С гитарой по жизни. Воспоминания - Николай Таратухин

Несмотря на то, что вокруг шла жестокая война, мы со своими сверстниками – ребятней нашей улицы, часто играли в войну. «Стреляли» в своих противников из деревянных ружей и пистолетов. У меня был деревянный пистолет, покрашенный черной краской, и я гордо носил его на перекинутой через плечо бечевке.

Однажды, когда наша деревня уже стала прифронтовой и немцы готовились к отступлению, я разгоряченный очередной игрой, выскочил из калитки на улицу, а по ней шли два немецких офицера. Не знаю почему, я своим «пистолетом» прицелился в них и стал «стрелять». Дальнейшее хорошо запомнил. Один из офицеров, увидев наведенный на себя деревянный пистолет, начал расстегивать кобуру своего пистолета, товарищ схватил его за руку и между ними завязалась борьба. Этим воспользовалась моя бабушка, сидевшая на лавочке у калитки. Она схватила меня и мигом затащила во двор. В тот день моя задница была исполосована отцовским ремнем, а пистолет благополучно сгорел в печи. Родителей матери я плохо помню. Дедушка болел и лежал в постели. Бабушка была очень доброй ко мне, рассказывала сказки, подкармливала меня краюшками хлеба, который пекла в огромной печи, стоящей во дворе. Фактически она не растерялась и увела меня от беды. Во время освобождения деревни от немцев наступающими частями Советской Армии снаряд, не известно с чьей стороны, угодил в дом родителей. Не успевшие спрятаться в погреб дедушка с бабушкой погибли, а мы, сидевшие в погребе, уцелели. Тогда много деревенских жителей пострадало. Были убитые и раненые.

Слух к отцу возвратился полностью, но речь его понималась с трудом. Как только село было освобождено, отец вместе с кузнецом, который был нашим соседом по дому, ушли на войну и служили вместе. Сосед часто присылал письма в отличие от отца, который, видимо, не любил писать. Мы с матерью ходили к соседке слушать их. Солдатские письма приходили не в конвертах, а писались на листе бумаги. Затем этот листок складывался треугольником так, чтобы на чистой стороне можно было написать адрес получателя и отправителя. Адрес отправителя обычно состоял из номера войсковой части. Марок не было, зато стоял штамп о проверке цензурой. Сосед описывал солдатские будни. Писал, что в рукопашных схватках мой отец не раз выручал его и других своих товарищей в трудных ситуациях, наводя ужас своей силой на фашистов. Очень уж заметной фигурой он был. Однажды соседка сама пришла к нам и со слезами на глазах дала прочитать письмо матери. Я запомнил на всю оставшуюся жизнь фразу из письма: «А Трохыма вбыв снайпер. Куля попала в лоб и вырвала потылыцю…»

Отец погиб первого февраля 1944 года, провоевав всего несколько месяцев, но принял смерть как настоящий воин – лицом к врагу, а 16-го февраля родился мой третий брат Иван. Я дату его рождения запомнил очень хорошо. Накануне несколько дней шел мокрый липкий снег, забивавший единственное в нашей времянке окошко большими хлопьями, отчего дневной свет слабо пробивался в нее. Мать лежала на кровати и когда начались предродовые схватки, отослала меня за бабкой-повитухой, которая жила очень далеко от нас. Я бежал по центральной деревенской улице, проваливаясь по грудь в сугробы, которые очень тормозили мое движение, но успел привести повитуху до начала родов. Они прошли благополучно. В дальнейшем времени, когда Иван был в детском доме, в документах ему поставили дату рождения 16 августа, что не соответствует действительности, но, как говорится, нет худа без добра – теперь он на полгода стал моложе.

С наступлением весны в освобожденном селе Троицком начал образовываться колхоз, но мать работать в нем не могла из-за грудного ребенка и еще двух малолетних детей. Дом родителей матери был разрушен, и мы жили во времянке у соседей, что очень угнетало мать и она решила уехать в только что освобожденный Крым.

Мать

Ее звали Ефросинья Ивановна. Девичья фамилия – Волобуева. Родилась в 1917 году в селе Троицком. Вернулись мы в начале лета 1944 года в свой дом в Бахчисарае. Мать оказалась, как говорится, связана по рукам и ногам детьми: мне, старшему – восемь лет, среднему – три и младшему четыре месяца. Детских садов, а тем более, яслей, в городе не существовало, и ей пришлось найти работу не по специальности: она устроилась работать уборщицей в райисполком. Вставала в пять часов утра и пока мы спали, шла на работу – убирать кабинеты.

Зарабатывала она немного, но нам помогала назначенная пенсия за погибшего отца, правда, она тоже оказалась не Бог весть какая. К тому же у нас во дворе имелся небольшой огород, где помимо всего прочего росли лебеда и крапива, которые мы использовали для варки зеленого борща. Хлеб выдавали тогда еще по карточкам. Нам полагалось на семью один килограмм, четыреста пятьдесят граммов черного, не очень качественного хлеба. Из пункта раздачи хлеба я бережно нес наш паек домой, но соблазн откусить кусочек был так велик, что я порой не выдерживал искушения и приносил паек обкусанным со всех сторон. Мать меня слегка бранила, но никогда не уменьшала мою долю хлеба.

Тут подошла осень и мне нужно готовиться идти в первый класс. Ни учебников, ни тетрадей не было. Мать насобирала на работе выброшенных использованных листов бумаги, на обратной их стороне карандашом начертила косые линии, клеточки, сшила нитками по 12 листов и получились тетради. С чернилами проблем не было. Их мы носили в школу в специальных чернильницах – «невыливайках». Проблемы оказались с перьями. Они ценились на вес золота. Самые популярные назывались «рондо» и были большой редкостью. Букварь в школе выдавали один на троих, живших по соседству таких же первоклашек. Одноэтажная начальная школа размещалась в пределах пяти минут бега от нашего дома, что меня очень устраивало. Наш класс окнами выходил прямо на школьный огород, и мы осенью частенько незаметно для учителя через окна совершали набеги туда, опустошая капустные и морковные грядки.

Осенью голода не чувствовалось. Вокруг росли леса с зарослями кизила и лещины. Яблоки и груши созрели в покинутых татарами садах. Где-то их охраняли, но в большинстве они были без охраны. Мы с матерью старались запастись на зиму этими дарами природы: резали яблоки и груши и сушили на своем огороде. Как известно, татарское население оказалось репрессированным и высланным из Крыма, а их дома в большинстве оставались пустыми. Мы там находили брошенные вещи, мать их стирала, и мы донашивали все, что можно одеть.

С обувью было трудней. Однажды мы нашли в каком-то доме несколько кусков выделанной толстой кожи. Мать пошила себе и нам из нее, так называемые постолы – это примитивная обувь из куска кожи, стянутая по краям кожаной лентой и завязывающаяся на щиколотке. Это случилось где-то в январе, а до этого я из-за отсутствия обуви, в школу ходил частенько босиком. Мне очень нравилось по пути в школу голой пяткой разбивать тонкие льдинки на замерзших лужицах. А в классе я отогревал ноги у печи. В школе центрального отопления не было. Печи топились дровами или углем и устроены они были весьма оригинально. Одна круглая, в виде афишной тумба на два смежных класса. Половина диаметра в одном, половина в другом. В нашем классе в печи была дверца, в которую учитель периодически засыпал совком уголь из стоящего рядом ведра.

Известие о Победе мы услышали утром солнечного дня 9 мая. Люди обнимались, целовались, на улицах было шумно и весело, где-то играл духовой оркестр… Через некоторое время соседки – материны подруги, стали бегать на вокзал и встречать поезда с возвращающимися с войны солдатами. Только наша мать никуда не бежала, а тихо плакала, отворачивая от нас лицо… А солдаты возвращались. В основном, демобилизованные по причине тяжелых ранений. Вернулся и наш сосед татарин. У него была прострелена правая рука, висевшая беспомощно вдоль туловища. Мы с матерью очень сочувствовали его горю, когда он плакал во дворе пустого дома своих родителей, попавших под репрессию.

Первый класс я закончил, как говорится, ни шатко, ни валко. Братья подросли и мать стала доверять мне их опеку, уходя на работу. Лето в предгорья Крыма приходит рано. В конце февраля зацветают абрикосовые и миндальные деревья, а в мае появляются зеленые плоды абрикосов. Понятное дело, в пределах нашей досягаемости созревать они не успевали. Зеленые абрикосы заменяли нам порой завтрак и обед. Затем наступала очередь шелковицы. Она нескольких сортов. Ранняя, более мелкая и приторно сладкая, но есть особенная, поздняя. Она черного цвета, очень крупная и сочная. Когда наступала пора ее созревания, то я брал с собой братьев и шли мы к подножью северного скалистого склона бахчисарайского ущелья. Там, в основном, деревья этой шелковицы и росли. Усаживал под деревьями братьев и лазил по веткам собирая урожай. Наедались до жуткой оскомины на зубах. Вся бахчисарайская ребятня в этот период времени была измазана трудно смываемым соком этой шелковицы.